В подъездах хрущёвских пятиэтажек все соседи, все здороваются друг с другом, знают о жизни друг друга, дети бегают друг к другу в гости.
Если подумать, всего 20 семей на 5 этажах, прямо как в двухэтажных бараках, построенных пленными после войны. Поставили барак на торец, и получился подъезд с той же динамикой отношений, только добрее, чем в коммуналках, всё-таки своя кухня и свой туалет.
И не только добрее, но и независемее, хочешь - здоровайся, не хочешь - беги мимо. таких, кто бежал с пустыми глазами мимо было очень мало, на все три подъезда одна седая, сухая женщина, и жила она на втором этаже нашего подъезда. Судя по тому, что к ней никто никогда не ходил была она одинокой. Она не ходила на работу, и вообще, изредка ходила только в магазин за продуктами. И тогда дети, завидев её, притихали и старались сделаться невидимыми, вдруг она ведьма.
Взрослые не знали о ней ничего. Со сплетницкой скамейки периодически расползался новый слух, но все они были об уголовном прошлом соседки. Бабушка моя, пару раз с ней поздоровавшись, и не получив ответа, прочно записала её в антисемитки. Образованная соседка называла её мизантропус вулгарис, потому что она никогда не выходила на субботники. Даже с моей мамой, которая разве что мертвеца не привлекала, соседка не обмолвилась словечком.
А через 6 лет после нашего заселения в дом к нам вдруг приехал с женой бабушкин старший брат. Шёл 1966 год. Страна тихо приходила в себя после сталина, приоткрыв двери иностранцам. Евреи, уехавшие после революции, у которых в СССР остались родные, бросились в страну навещать оставшихся в живых. Среди них был наш Генри.
Он уплыл в америку в 1914 году в кочегарке, заплатив альбомом с почтовыми марками. Кстати, марки он потом собирал всю жизнь, считая их самой твёрдой валютой. Там он работал и учился, как могут только эмигранты. Как он говорил, стоя уже на своих ногах, влюбился в девушку, отец которой был категорически против их брака. Девушка оказалась упрямой и замуж за Генри всё-таки вышла. Брак их оказался прекрасным. Я видела их на старости лет, они смотрели друг на друга, как молодые.
Просто приехать к нам в гости они всё-таки не могли, поэтому они купили тур. В свободное от экскурсий время они приходили к нам домой и говорили обо всём. Генри прекрасно помнил русский, а его жена и мой дед хорошо общались на идиш. Бабушка очень горевала, что не знает идиш, вот бы она наговорилась с женой брата. Эйфория у нас была полная. Генри оказался очень левым, рассказывал больше о плохих сторонах Штатов, расизме, медицине для богатых, плохих жилищных условиях, плохой еде для бедных. Если бы он знал, что стоило моему деду накрывать неделю приличный стол, чтобы американцы видели как мы хорошо живём. А двухкомнатмую квартиру нам дали на 5 человек, три поколения. В общем понимание возникло полное. Они восхищались, как мы живём, а мы ужасались их жизнью. Правда, в мои 12 лет у меня в голове не состыковывались чемоданы, набитые вещами, которые они нам привезли, фотографии их детей и внуков, которые они нам показывали, разговоры о работах детей, просто сама экскурсия в СССР.
В остальном их визит прошёл очень политически корректно. Все стороны остались очень довольны друг другом. Генри выразил желание приехать через пару лет. (И приехал в 1971 прямо на Новый год.) На такой счастливой ноте мы распрощались. А через пару недель раздался звонок в дверь. Свои по коммунальной привычке звонили 3 раза, 1 звонок означал чужого человека, и я помчалась за бабушкой, посмотреть, кто пришёл. За дверью стояла соседка. Её глаза не были пустыми, в них был, наверное, страх и, наверное, решимость, и какая-то суровость. "Вами интересуется КГБ", - сказала тихо она, повернулась и ушла под изумлённым взглядом бабушки. Вечером моя семья как обычно сидела за ужином и говорила, что ни один человек, с которым было съедено много пирогов и пирожков, выпито чая и кваса, с которыми вместе ездили за грибами и были почти друзьями, не пришёл и не предупредил, хотя несомненно было, что кгб прошлось по всему дому. Только старая нелюдимая женщина сочла своим долгом или местью режиму позвонить в нашу дверь. Одна из всего дома.
Если подумать, всего 20 семей на 5 этажах, прямо как в двухэтажных бараках, построенных пленными после войны. Поставили барак на торец, и получился подъезд с той же динамикой отношений, только добрее, чем в коммуналках, всё-таки своя кухня и свой туалет.
И не только добрее, но и независемее, хочешь - здоровайся, не хочешь - беги мимо. таких, кто бежал с пустыми глазами мимо было очень мало, на все три подъезда одна седая, сухая женщина, и жила она на втором этаже нашего подъезда. Судя по тому, что к ней никто никогда не ходил была она одинокой. Она не ходила на работу, и вообще, изредка ходила только в магазин за продуктами. И тогда дети, завидев её, притихали и старались сделаться невидимыми, вдруг она ведьма.
Взрослые не знали о ней ничего. Со сплетницкой скамейки периодически расползался новый слух, но все они были об уголовном прошлом соседки. Бабушка моя, пару раз с ней поздоровавшись, и не получив ответа, прочно записала её в антисемитки. Образованная соседка называла её мизантропус вулгарис, потому что она никогда не выходила на субботники. Даже с моей мамой, которая разве что мертвеца не привлекала, соседка не обмолвилась словечком.
А через 6 лет после нашего заселения в дом к нам вдруг приехал с женой бабушкин старший брат. Шёл 1966 год. Страна тихо приходила в себя после сталина, приоткрыв двери иностранцам. Евреи, уехавшие после революции, у которых в СССР остались родные, бросились в страну навещать оставшихся в живых. Среди них был наш Генри.
Он уплыл в америку в 1914 году в кочегарке, заплатив альбомом с почтовыми марками. Кстати, марки он потом собирал всю жизнь, считая их самой твёрдой валютой. Там он работал и учился, как могут только эмигранты. Как он говорил, стоя уже на своих ногах, влюбился в девушку, отец которой был категорически против их брака. Девушка оказалась упрямой и замуж за Генри всё-таки вышла. Брак их оказался прекрасным. Я видела их на старости лет, они смотрели друг на друга, как молодые.
Просто приехать к нам в гости они всё-таки не могли, поэтому они купили тур. В свободное от экскурсий время они приходили к нам домой и говорили обо всём. Генри прекрасно помнил русский, а его жена и мой дед хорошо общались на идиш. Бабушка очень горевала, что не знает идиш, вот бы она наговорилась с женой брата. Эйфория у нас была полная. Генри оказался очень левым, рассказывал больше о плохих сторонах Штатов, расизме, медицине для богатых, плохих жилищных условиях, плохой еде для бедных. Если бы он знал, что стоило моему деду накрывать неделю приличный стол, чтобы американцы видели как мы хорошо живём. А двухкомнатмую квартиру нам дали на 5 человек, три поколения. В общем понимание возникло полное. Они восхищались, как мы живём, а мы ужасались их жизнью. Правда, в мои 12 лет у меня в голове не состыковывались чемоданы, набитые вещами, которые они нам привезли, фотографии их детей и внуков, которые они нам показывали, разговоры о работах детей, просто сама экскурсия в СССР.
В остальном их визит прошёл очень политически корректно. Все стороны остались очень довольны друг другом. Генри выразил желание приехать через пару лет. (И приехал в 1971 прямо на Новый год.) На такой счастливой ноте мы распрощались. А через пару недель раздался звонок в дверь. Свои по коммунальной привычке звонили 3 раза, 1 звонок означал чужого человека, и я помчалась за бабушкой, посмотреть, кто пришёл. За дверью стояла соседка. Её глаза не были пустыми, в них был, наверное, страх и, наверное, решимость, и какая-то суровость. "Вами интересуется КГБ", - сказала тихо она, повернулась и ушла под изумлённым взглядом бабушки. Вечером моя семья как обычно сидела за ужином и говорила, что ни один человек, с которым было съедено много пирогов и пирожков, выпито чая и кваса, с которыми вместе ездили за грибами и были почти друзьями, не пришёл и не предупредил, хотя несомненно было, что кгб прошлось по всему дому. Только старая нелюдимая женщина сочла своим долгом или местью режиму позвонить в нашу дверь. Одна из всего дома.
No comments:
Post a Comment