Сегодня у меня хорошая новость. Я поспорила, что Ариель Кастро не проживёт в тюрьме и трёх месяцев.
Муж, конечно, сказал, что система не работает. А по-моему очень хорошо работает. Она его очень правильно охраняла, в отдельной камере, каждые 30 минут надзиратель проверял, чем он занят. Как при таком прекрасном уходе можно повеситься, один бог знает. Вообще, я думаю, это не честно, сажать таких преступников в отдельную камеру, но демократическое общество разбирается лучше меня. А я вспомнила другую историю, когда Москву трясло от страха, и чем она кончилась, из первых рук. мне показалось, что есть что-то общее у этих двух, хотя судьбу второго решил советский суд.
история, как я её помню.
в этот раз преступник был так страшен, преступления так многочисленны и безжалостны, что никто не сомневался, что он тяжело болен, и до смертного приговора дело не дойдёт. суд ждал заключение эксперта. эксперт был очень флегматичным крупным мужчиной с начинающей лысеть большой головой, серыми, опушёнными густыми чёрными ресницами глазами, и слегка картавой медленной речью. он страстно любил свою профессию вообще, алкоголиков, наркоманов, шизофреников, в частности, и всех-всех-всех, кому мог оказать какую-нибудь помощь. они его тоже любили по-своему. соседи потешались, когда с лестничной площадки были слышны шум и крики. это бывших пациентов ругали на чём свет стоит за то, что они осмелились в благодарность принести банку мёда, вяленого леща, а то и браконьерскую добычу. пациентам иногда везло. когда они не заставали врача дома, жена его - женщина добрая, умная и красивая, которую он когда-то привёз с севера, где отрабатывал после института - гораздо благосклоннее относилась к подношениям. всё, что от сердца, говорила она, вреда принести никому не может. вот такому совсем простому человеку, каким он себя считал, надо было написать заключение. ему и до этого приходилось писать заключения. иногда всё было понятно быстро, чаще была серьёзная работа. это только обыватель сразу может поставить диагноз душевно больному, а врач со лба не считывает. он долго разговаривал с больным, смотрел ему в глаза, делал вид, что слушает. пожалуй, даже слышал, но не мог сконцентрироваться, он думал, сколько детей убила эта тварь, что хорошо, что его не отдадут несчастным родителям, и как поставить диагноз до того, как преступник совершит преступление, и всё в таком роде. конечно, он болен, думал врач. но можем ли мы его вылечить, можно ли дать гарантию, что он никогда не сбежит из заключения. а вдруг сбежит и встретит моих внуков, будут же у меня когда-нибудь внуки. мерзкое лицо, мерзкие руки, всё мерзкое. здоров. и подпись. и никогда ни минуты сомнений.
Муж, конечно, сказал, что система не работает. А по-моему очень хорошо работает. Она его очень правильно охраняла, в отдельной камере, каждые 30 минут надзиратель проверял, чем он занят. Как при таком прекрасном уходе можно повеситься, один бог знает. Вообще, я думаю, это не честно, сажать таких преступников в отдельную камеру, но демократическое общество разбирается лучше меня. А я вспомнила другую историю, когда Москву трясло от страха, и чем она кончилась, из первых рук. мне показалось, что есть что-то общее у этих двух, хотя судьбу второго решил советский суд.
история, как я её помню.
в этот раз преступник был так страшен, преступления так многочисленны и безжалостны, что никто не сомневался, что он тяжело болен, и до смертного приговора дело не дойдёт. суд ждал заключение эксперта. эксперт был очень флегматичным крупным мужчиной с начинающей лысеть большой головой, серыми, опушёнными густыми чёрными ресницами глазами, и слегка картавой медленной речью. он страстно любил свою профессию вообще, алкоголиков, наркоманов, шизофреников, в частности, и всех-всех-всех, кому мог оказать какую-нибудь помощь. они его тоже любили по-своему. соседи потешались, когда с лестничной площадки были слышны шум и крики. это бывших пациентов ругали на чём свет стоит за то, что они осмелились в благодарность принести банку мёда, вяленого леща, а то и браконьерскую добычу. пациентам иногда везло. когда они не заставали врача дома, жена его - женщина добрая, умная и красивая, которую он когда-то привёз с севера, где отрабатывал после института - гораздо благосклоннее относилась к подношениям. всё, что от сердца, говорила она, вреда принести никому не может. вот такому совсем простому человеку, каким он себя считал, надо было написать заключение. ему и до этого приходилось писать заключения. иногда всё было понятно быстро, чаще была серьёзная работа. это только обыватель сразу может поставить диагноз душевно больному, а врач со лба не считывает. он долго разговаривал с больным, смотрел ему в глаза, делал вид, что слушает. пожалуй, даже слышал, но не мог сконцентрироваться, он думал, сколько детей убила эта тварь, что хорошо, что его не отдадут несчастным родителям, и как поставить диагноз до того, как преступник совершит преступление, и всё в таком роде. конечно, он болен, думал врач. но можем ли мы его вылечить, можно ли дать гарантию, что он никогда не сбежит из заключения. а вдруг сбежит и встретит моих внуков, будут же у меня когда-нибудь внуки. мерзкое лицо, мерзкие руки, всё мерзкое. здоров. и подпись. и никогда ни минуты сомнений.
No comments:
Post a Comment